автор: Раис Гималетдинов
Эту историю нам рассказал один пожилой агроном, когда мы, курсанты сельского профессионального училища, проходили практику в одном хозяйстве нашего района. Осенью нам предстояла служба в армии и наши разговоры, так или иначе, переходили на солдатскую тематику. Однажды, после обеда на полевом стане, к нам в кружок подсел старый хлебороб из этого отделения. В тот момент мы с ребятами обсуждали только вышедший на экраны страны и наделавший много шума фильм «Холодное лето 53-го». Тогда тонкости большой политики нам, конечно, были неведомы, для всей этой тематики, как я помню, был табу, слова «репрессия» в лексиконе народа ещё не было. О временах «культа личности» мы имели очень смутное представление, да и то не из школьных уроков истории, а полулегально, прослушивая затертые магнитофонные записи Высоцкого с песней «Протопи, ты, мне баньку по- белому». Помню, мы тогда, не особенно углубляясь в психологически - напряженный сюжет картины, восхищались мужеством и мастерством владения оружием героя фильма, сыгранного актером Валерием Приемыховым.
Агроном, послушав наш разговор, попросил разрешения вмешаться в беседу.
- Во время освоения целины в Казахстане я был молодым специалистом, выпускником сельхозинститута, - начал он. И меня направили в один из совхозов Кустанайской области. Тогда вся страна работала на эту программу: на поднятие целинных и залежных земель были брошены воинские части и механизаторы со всех республик, добровольцы и заключенные. Они, отсидевшие в лагерях по многу лет, а некоторые больше полжизни, составляли особый контингент. В основном их задействовали на строительстве поселковых домов и жили они на территории, огороженной колючей проволокой, так называемой «зоне». Верховодили ими, как обычно в тюремной среде, уголовные авторитеты. И лишь медсестра, кухонные работники, бригадиры и учетчики были из гражданских лиц. Поварихой у них работала разбитная, веселая девушка Галя, кажется, ростовчанка. Так вот, в один из майских погожих дней, когда вовсю шла посевная, среди всего народа, задействованного на полевых работах, черным вихрем пробежала весть о том, что уголовники зарезали повариху Галю. В первую минуту все замерли, оцепенели, не могли вымолвить ни слова, а затем лютая ненависть обожгла и без того ожесточенные недавней войной сердца механизаторов. После, не сговариваясь, все повернули свои трактора и грузовики в сторону бараков заключенных. Молодые фронтовики, еще отчетливо помнящие запах пороха и грохот боев, будто вновь оказались на передовой, где был ненавистный враг, которого нужно уничтожить, стереть с земли. Руководили всей этой операцией отчаянные лихие парни, бывшие матросы Черноморского флота, которые быстро и решительно взяли в кольцо из рычащих машин место расположения зэков. Дальше был кромешный ад: под траками гусениц земля буквально вздыбилась, все перемешалось в хаосе из рева двигателей, удушливого чада несгоревшей солярки, грохота рушившихся сооружений, стонов и матерных воплей. Рассказчик на минуту задумался, окунувшись в воспоминания минувших лет. Молчали и мы, кто покусывая травинку, кто докуривая сигарету. От земли шло теплое испарение, высоко в небе, прямо под солнцем, жаворонки певучими трелями затеяли концерт, наши механизаторы заканчивали заправку своих тракторов. - Шум был великий, - продолжал свое повествование агроном. Моментально об этом узнала Москва, оперативно в область нагнали войска, прибыли чекисты, следователи прокуратуры работали день и ночь, нас на допросы вызывали в любое время суток. Был установлен режим жесточайшего карантина и со всех взяли подписку о неразглашении того, что мы видели и знаем…Ну все, ребята, заканчиваем перекур, приступаем к работе, как говорится, весенний день целый год кормит.
Прошло очень много лет моей жизни. Я отслужил в армии, закончил институт, у меня появилась семья, приступил к постройке большого хорошего дома. Надо сказать, что с некоторых пор, у нас в поселке появился один мужчина. Кто он, откуда приехал - никто не знал, да и особенно не интересовался. Был пожилым, седым, грузным, семьи у него не было. Работал он плотником в одной организации и жил в общежитии. Однажды он сам предложил мне помощь в строительстве и я согласился. С тех пор наше знакомство переросло если не в дружбу, то в очень хорошие товарищеские отношения. А как его зовут я не спрашивал и обращался к нему со словами «дядя». Признаю, он очень здорово и много помог мне в работе, но я ему больше всего благодарен за то, чему научился у него, за то мастерство, которое у него приобрел. Столяром, спору нет, был знатным, можно сказать виртуозом по дереву. Только вот мой отец, почему-то, не одобрял нашего знакомства и уходил, когда тот появлялся у нас. Он был очень сдержанным человеком, немногословным. Говорили мы с ним мало, о себе рассказывал неохотно, не подпускал меня ближе очерченной им границы. Но в течении наших немногочисленных контактов, я почувствовал в нем очень умного и начитанного собеседника. Собственно, меня устраивало такое положение дел. За свою помощь, кстати, он брал плату совсем умеренную и как бы я не пытался заплатить ему свыше, он был непоколебим, не взял ни на копейку больше.
Однажды, во время перекура, я нечаянно, безо всякого умысла, находясь под впечатлением прочитанной недавно
книги Шаламова, затронул вопрос о колымских лагерях. Он очень долго молчал, тщательно растер окурок, посмотрел мне прямо в глаза и сказал: «Там тоже люди, надо везде быть человеком». Здесь я взял и рассказал ему ту историю, связанную с убийством на полевой кухне, которую давным- давно нам на практике поведал совхозный агроном. Как водится, он ничего мне не ответил, только мне показалось, что он сильно сгорбился, глаза поблекли, а лицо его вмиг осунулось и состарилось. В этот день мы с ним расстались раньше обычного, он ушел, сутулясь и покашливая, я глядел ему вслед и сердце сжималось от предчувствия, что больше его не увижу. Мы с женой за это время к нему очень сильно привязались и видели, что он тоже тянется к нам, находит у нас какую-то душевную пристань. Глаза у него оттаивали, оживлялись, казалось, что он хочет что-то нам сказать сокровенное, личное, но не смеет. Больше он к нам не приходил, и, постепенно, в текучке дел и забот, в разрешении различных проблем, я стал понемногу о нем забывать. Когда я случайно узнал о его смерти, щемящая жалость, горечь от невозвратимой утраты укололи прямо в сердце. Мне показалось, что я не только к нему очень сильно привязался, но даже почти полюбил. Каково же было мое удивление, когда после похорон, его соседка по общежитию передала сложенный вчетверо листок, адресованный мне. Там было всего несколько строк, написанных красивым каллиграфическим почерком. Он как будто обращался ко мне из другого мира, куда тихо, незаметно ушел: «Мы были политически - осужденными по пятьдесят восьмой, амнистированные, но отправленные отбывать срок в поселении. Тогда всеми силами пытались предотвратить этот надвигающийся бунт в зоне заключенных, но не смогли. Та повариха во многом была виновата сама – она могла ополаскивать руки в баке с чаем, отбирать лучшие куски из рациона заключенных для своих дружков-охранников и, вообще, относилась к нам не по - людски. Вот уголовники этого и не смогли перенести. Будь во всем человеком сам и других признавай за людей. Живи по понятиям справедливости, доброты и милосердия».
О чем только я в этот вечер не передумал, теребя в руках его записку…
Свежие комментарии