Зоя Васильевна, седовласая дама преклонных лет, сидела на веранде красивого дома с колоннами, и читала. Дом был уютный и ухоженный, на самом краю посёлка. "Полная чаша", как она любила говорить.
Вокруг действительно был райский уголок. Вдалеке, у самого горизонта виднелись причудливые очертания хвойного леса. Долина реки, расцвеченная яркими красками лета, утопала в цветах. Ближе к дому вся местность была усеяна красивыми берёзовыми перелесками, пересечённая ручейками.
Зоя Васильевна заулыбалась и, отложив книгу, стала наблюдать, как вприпрыжку от калитки к ней бежит её любимая внучка Катенька.
- Ну, что, прибежала Стрекоза? - с улыбкой спросила Катюшку.
- А и не Стрекоза никакая! Я сегодня Бабочка!
- Да ну?! - удивилась Зоя Васильевна,- ты же ещё вчера говорила, что ты Стрекоза?!
- Так я же меняюсь! Ты что, не знаешь, бабуля? Вчера Стрекоза. Сегодня - Бабочка. Со смехом, стреляя глазами, выпалила Катюшка и обе они засмеялись.
- Бабуль, расскажи, как ты с дедом познакомилась на войне? - с хитрецой спросила. Поднесла к глазам цветное стёклышко и, прыгая на одной ножке, развела руками в стороны - про во-о-от такую вашу с дедом любовь расскажи!!
- Так ты ж, слушала уже много-много раз! Катюшка, сколько ж можно пересказывать-то?
- А сколько нужно, столько и можно! - логично сказала, будто отрезала Катюшка.
А перед Зоей Васильевной - тогда ещё Зойкой - опять встали, будто живые, весь их женский взвод, их командир и фашисты...
Школу Зойка закончила аккурат в семнадцать с половиной лет, как раз в сорок первом году. Её тогда сразу же направили на курсы по вождению полуторок. А как восемнадцать исполнилось, так сразу же и на фронт попала.
- Пушечное мясо везут, - слышала за спиной, когда садились в вагон вместе с такими же молодыми необстрелянными девчонками, как она.
- Господи! Спаси и сохрани! Такие молоденькие, что птенчики, - вздыхая, плакали пожилые женщины на вокзале.
Какие ещё "птенчики?", при чём тут "мясо", - думалось, - мы уже взрослые, восемнадцать уже! Не хуже мужиков драться будем!
Сразу и на передовую. Там она вместе с другими такими же девчонками возила снаряды на своей полуторке. Из тыла на передовую, и назад - за новыми снарядами. Передовая была... толком и не поймёшь где. Отовсюду стреляли - то ли наши, то ли фашисты. Как начинается стрельба со всех сторон, так Зойке тогда хотелось убежать-спрятаться так, чтобы и не нашёл никто!
Зойка не разбиралась в военном деле - за каким лесом наши, за каким фашисты, не разбирала толком. Уж, больно быстро всё менялось в первый год войны. Скажут ей, что надо отвезти в тот лес снаряды - там передовая.
- Есть! - отчеканит чётко, по военному. И везёт ящики со снарядами, куда скажут. А случалось едет, а там уже фашисты. Разворачивалась и назад... Спали когда как - если повезёт, так даже и в палатках или в землянках. А если не успеют поставить палатки, то и на сырой земле, вповалку.
Всяко бывало.
Туалет - за любым кустом. Ночлег частенько там же. А про всякие там "женские дела" и совсем молчи - не знали девчата, что и делать, когда опять наступали эти самые "женские дни". Вокруг лес - стреляют везде. А кругом - одни мужики! А и как-то ухитрялись... Лишняя обуза на войне, эти самые "женские дни". Чего уж тут мудрить.
Боялись ли они? Тому, кто скажет, что не боялся ничуть - в морду бы дала! И рука бы не дрогнула.
Она видела, что происходило с молодыми необстрелянными ребятами, такими как сама. Видела их дикий страх в глазах и животный ужас, написанный на лицах. И диарею от страха сама испытала, когда живот от страха сводит и всё тело не слушается... От дикой боли в животе любой солдатик "складывается" пополам и валится наземь, как подкошенный. Всяко бывало.
Но, про то детям нынешним не расскажешь - не поймут. Может и не поверят, может, посмеются. Как знать? И трясущиеся руки у молодых мальчишек видела, будто у стариков. И попытки бежать от этого кошмара в разные стороны, тоже видела. Тогда тут же были грубые окрики командиров: "Стоять...! Куда побёг?! Наз-з-за-а-ад-д-д!! Застрелю сволочь!.. (непечатная речь)" Потом, когда атака отбита, командир подходил к молодым и, по отечески : "Ну, куды ж ты побёг-то?! Дурья твоя башка?
- Спужался я...
"Спужался", - передразнивал, смеясь, - ты что думаешь - я не боюсь смерти?! Ещё как боюсь! А ты себя-то перелопАть, понимаешь-нет? За волосы-то сам себя вытащи из страха своего! Ты свой страх-то куда-нето подальше засунь! И главное - кричи погромче!"
- А чё кричать-то? - смущаясь, пряча глаза и теребя нос, спрашивал новобранец Колька, которому, как и Зойке тоже только восемнадцать исполнилось. И не видел он никогда до сей поры ни оружия, ни бомбёжек. Тоже, как и её девчонки - спецкурсы и на войну!
- Как чё? - удивляется командир, пряча усмешку,- Ура-а-а-а-а-а!!! - и кричи,- За Родину! За Сталина!
- Ага. Буду кричать, - стараясь убрать дрожь в руках и сгибаясь вперёд от невыносимой боли в животе, обручем сдавившей тело, мотнул головой Колька и, согнувшись в три погибели, побежал в кусты.
- Да, беги ты уже - вон под тот куст. Да, куды ж ты побёг, дурья твоя башка?! Немцы в той стороне уже! В сторону беги, говорю!
Никто тогда не смеялся над солдатиком... все такие же были. Всем было страшно и жутко, и так хотелось домой! До жути хотелось! И материли всех фрицев вместе взятых и Гитлера - отдельным "макаром".
Небось, и икалось тогда этому самому Гитлеру!! Как есть икалось!Только стала Зойка замечать, что их командир - человек строгий с умными карими глазами, темноволосый коротко остриженный, уже с ранней сединой, как-то по особому на неё смотрит. Один раз даже цветов полевых нарвал и ей сунул, как -то так впопыхах. Засмущался, а тут и бомбёжка началась. Он тогда к ней кинулся - своим телом её прикрыл. И так Зойке стало хорошо и уютно как-то лежать. Усы только его щекотливые больно кололись. Она вдруг рассмеялась.
А самолёт немецкий отбомбил и улетел. Командир встал, и скосив глаза на неё, прикрикнул с краской на лице: "Ну, чё смеёшься-то?! Ведь, чуть не прибили тут нас с тобой!"
- Да усы у тебя смешные больно... колются, - сказала, стреляя глазами.
И засмеялись оба. Страх враз отпустил обоих.
В тот злополучный день Зойка ехала со снарядами и вдруг на дороге колесо спустило.
- Тьфу! Вот незадача-то! Что делать? - думала, чуть не плача. Да, куда уж там - ревмя ревела! Слёзы-сопли вместе взятые рукавом растирала. А кругом война. И стреляют со всех сторон. И вроде фронт уже опять куда-то отодвинулся. Полуторку её со снарядами немец разбомбил подчистую. Благо, она успела из машины выпрыгнуть, когда обстрел начался. Опять бомбёжка...
Упала вдруг, как подкошенная - оказалось потом, что сознание потеряла. Очнулась и такая её вдруг от страха "чесотка" одолела - стала руки расчёсывать в кровь. И глаза её огромные от дикого страха вдруг стали ещё больше. Потом, сжала кулачки - куда идти, холера её знает?! Где сейчас тот фронт? Сколько пролежала без сознания? Час-два? Или полдня - не ведала. А только прислушалась, а выстрелы уже совсем в другой стороне будто бы. Побрела наугад. Где на брюхе ползком, разрывая форму и теряя пуговицы. Где пригибаясь шла - как их учили на курсах.
Дошла-доползла до деревушки какой-то. В деревню не пошла - боязно. Вдруг на фрицев нарвёшься! А она -то в форме - дырявая гимнастёрка и юбка. Фрицы сразу застрелят, а то ещё хуже - в плен заберут. Как над пленными фрицы издеваются - они уже наслышаны были. Особо, над девушками.
А у Зойки ещё и мужиков-то не было никогда. Девушка блюла себя строго, как и наказывали родители.
Доползла Зойка тогда до сеновала какого-то. Забралась внутрь, куда-то наверх полезла, чтобы не видно её было. Того не учла, что снизу вверх кто глянет, так как раз её и видать будет.
Улеглась в темноте, сеном прикрылась и заснула. Ночь на дворе уже была. Проснулась от горячего мужского дыхания. Кто-то то ли стонал, то ли храпел, то ли просто сопел рядом совсем.
Зойка притаилась, притихла. Боялась пошевелиться от страха.
Наш? Или фашист припёрся сюда? Чего надо ему тут на сеновале? - разные мысли лезли тогда в голову Зойки, разгорячённую войной и страхом.
Опять задремала, почти рядом с тем, кто сопел или стонал неподалёку. Правда, не выдала себя, замерла.
Наутро, солнце встало и... оба они сразу же увидели друг друга! Крыша сарая была худая от взрывов. Да и крыши-то как таковой не было - под небом лежали и почти рядом. Это был тот самый новобранец Колька, восемнадцати лет отроду, как и она сама.
- Ты чё, бесстыдник струсил, сбежал всё же?! - язвительным шёпотом зашипела Зойка. Глаза сужены, кулачки сжаты. Так бы и треснула ему промеж глаз, трусу подлому!
- Да ты чё?! Бомбёжка началась со всех сторон, командир приказал отступать... У нас же снаряды кончились из-за тебя - ты ж не подвезла! Чем воевать-то?! Спряталась тут в сарайчике визгопрЯха, а мы там бацали немцев голыми кулаками!
Разбомбили нас.
- Да у меня колесо спустило. Потом бомбёжка началась и я сознание потеряла. Не помню ничего. Потом передовая куда-то делась - не знаю, куда идти. Вот, доползла сюда,- попыталась неуклюже оправдаться. Обиделась за "визгопряху" - непоседливую девку.
- Командира убили вроде...
При этих словах сердце Зойки сжалось и стало жарко-жарко. Губы предательски задрожали. Тихие слёзы потекли по Зойкиным щекам, тут же засыхая.
- А может, и не убили вовсе, кто его знает, - продолжал парень, внимательно разглядывая Зойку. Её пышные волосы, разметавшиеся на сене, её пышную грудь, видневшуюся из под расстёгнутой гимнастёрки. Когда она ползла до деревни, видно, все пуговицы растеряла. И сейчас ворот открывал все её женские прелести, не ведавшие ещё мужских ласк. Юбка её задралась и видны были стройные, немного полноватые ноги и толстый зад. Новобранец отвернулся, засмущавшись.
- Расчёска у тебя есть? - наивно спросила Зойка, приглаживая непослушные волосы и не обращая внимания на свою задравшуюся юбку и сбившуюся гимнастёрку.
- Ты чё? Какая сейчас расчёска на войне? - хмуро то ли улыбнулся, то ли оскалился.
И тут вдруг они оба услышали смех на деревенской улочке - в дыру увидели, как фашисты шли по улице не таясь, ружья за спиной. Гоготали над чем-то...
Страх обуял их обоих. Оба враз поняли, что настал их смертный час. Бежать некуда. В щели сарая увидели, что со всех сторон немчура ходит... Они в западне. Зойка будто окаменела. Она продолжала лежать в полузабытьи, жалея себя.
Что случилось потом с ними обоими - Зойка не может объяснить себе и по сей день. Колька вдруг, не отрывая взгляда от её пышной груди и крутых бёдер, потянулся к ней. Ища у неё то ли защиты, то ли помощи... Навалился с такой страстью хмельной, неведомой...! Неумело целуя её и покусывая её юное тело зубами. Не устоял против властных инстинктов своей мужской природы. Жажда жизни, неизведанной любви, неумелого секса захлестнула...
У Зойки закружилась голова и она... обняла его прижимая к себе, до боли стискивая его голову и плечи обеими руками. Жадно неумело целуя и одновременно плача пред близкой смертью. В мозгу стучали молоточки, а она истово всё целовала его, тыкаясь мокрыми от слёз губами в его солёные жёсткие губы, прямой нос и глаза его полузакрытые с короткими ресницами.
- Слышь, первый раз я. Слышь, девонька...
- И я тоже... в первый раз, - чуть не плача эхом повторила за ним Зойка. Пронзительное чувство стыда, сожаления и... неодолимого желания любви и близости, поднялось в ней на несколько секунд.
Оба поняли, что жить им остались считанные минуты - фрицы стреляли по всей деревне.
Боль пронзила сладкой мукой... Зойка застонала.
И тут открылась дверь сарая: "ООООО! Гуд, гуд!"
- Гы-гы-гы-гы...", - загоготали фрицы, увидев полуголую парочку на сеновале и тыча в них пальцами.
- Пых-пых-пых...- притворно, будто бы стреляя, опять загоготали фрицы. Потом что-то ещё по своему выкрикивали с пеной у рта.
Зойка уже поняла какая участь ждёт её сейчас.
Один из фрицев уже и за брюки взялся, в предвкушении лёгкой добычи и звериного удовольствия. Просила безоружного Кольку: "Застрели меня лучше! Нечем стрелять - голову сверни мне. Не хочу им доставаться!" Колька хмуро глядел на фрицев, сжимая Зойкины плечи в своих руках.
У него задрожали губы, но он тут же справился. Вдруг сразу став взрослым мужиком, прижимая наивную девушку к себе.
А фрицы распалялись ещё больше. К этим двум вдруг подошли ещё и ещё, и также глядели на парочку, насмехаясь и жестикулируя. Размахивали руками - вверх и вниз, будто, рубили им головы!
- Стреляйте, гады, фашисты! Неча насмехаться! - вдруг выкрикнул её товарищ по несчастью, встав во весь рост и загораживая Зойку от немцев. Лицо его было невозмутимо.
Тра-та-та-та - затарахтел пулемёт, как косой скосил. Колька упал спиной на Зойку как подкошенный.
Тра-та-та-та - опять затарахтел пулемёт уже с другого конца и гогочущие фрицы вдруг смолкли.
Зойка долго лежала, боясь пошевелиться. Сердце девушки словно застыло и оцепенело. Новобранец так и лежал на ней спиной. А она потихоньку зарывалась всё глубже и глубже в сено... Вдруг услышала такое родное: " Эй! Есть кто живой?"
- Да нет тут никого. Одни фрицы дохлые, что этого зелёного парнишку застрелили.
- Я... Я тут жи-в-а-я-я-я.., - выдохнула заикаясь. Выползла из под убитого парня. Погладила его по щеке и... поцеловала.
- Ой, девонька, ты что это вся в крови-то? Измазалась об убитого, видно. Или тоже ранена? Вон и по ногам кровь течёт. Давай мы тебя в медсанбат доставим.
- Ничего. Дойду я сама, - скривилась Зойка. Не хотела объяснять - что именно тут произошло.
- А ну, смотри, как знаешь. Сама, так сама. Немцы вчера нас отсюда выбили. А сегодня - мы их опять накрыли медным тазом! - загоготали так знакомо и по доброму.
- Наши! - у Зойки такая истома разлилась по телу, такая благодать пошла. И так вдруг захотелось есть! Вола бы съела!
Она огородами пробралась на речку, которую заметила ещё вчера днём, когда ползла к деревне. Быстро скинула одежду, и счастливая то ли виноватая, то ли полужалобная улыбка появилась на её губах.
- Баба я теперича. Господи! Как жить-то хорошо! Как солдатика жаль! Закрыл он меня своим телом... Похоронить бы его надобно, по-людски.
И, смыв грехи раннего утра со своего тела, вдруг, залюбовалась своей грудью, полными бёдрами, мокрыми волосами. Впервые вдруг осознав себя Женщиной.
- Тьфу! Грех-то какой! Сижу тут в речке собой любуюсь, дура набитая. А Колька там мёртвый. Спаситель мой.
Наспех вытерлась мокрым бельём. Натянула на себя, как есть - всё мокрое. Зато, кровь замыла. Всхлипнула ещё раз о Кольке убиенном. Побежала в деревню, уже не прячась.
И вдруг встретила по дороге командира. Так обрадовалась!
- Петрова! - вдруг строго прикрикнул, - ты где это была?! В кустах пряталась, пока мы без патронов остались?!
Зойка опешила, испугавшись его громкого хмурого голоса. Сжалась вся. Скукожилась. Задрожав, как осиный лист.
- Да, знаю. Знаю уже, что ты машину потеряла. Благо, что жива осталась, - вскричал он, почему-то краснея. И вдруг приобнял её.
- И что этот новобранец Колька спас тебя - тоже знаю. Солдаты рассказали. Собой прикрыл. Честь ему и хвала! Всё же, настоящим мужиком оказался! - продолжал он первоначальным тоном. Командир энергично взмахнул рукой, как отрезал и повёл плечами.
Зойка опустила голову и стала говорить медленно и с натяжкой: "Простите меня за Христа ради! Виноватая я... Вышло так."
Но, уже бежали кругом люди, что-то крича, увлекая их обоих за собой....
Зойка не смогла договорить тогда, а потом уже и времени не было.
Через месяц, когда "женские дни" так и не пришли, Зойка "списала" это на войну. Но, когда её вдруг стало часто тошнить и "женские дни" не пришли во второй раз, и в третий - истина вдруг встала перед ней в её ужасающей беспощадности. Беременна! И от кого - от незнакомого мужика Кольки! Вмиг вспомнился "их с Колькой" сеновал и короткая бурная связь перед его смертью...
В отряде, уж, давно догадываться стали - беременность не скроешь, как ни старайся.
Командир вызвал её к себе. Опустил голову и стал говорить медленно и с некоторым волнением: "Я понимаю Зоя, что не вправе вмешиваться в твою личную жизнь. Да и старше я тебя намного - сорок мне уже. Но, скажи мне не таясь, как это ты забеременеть-то умудрилась, когда кажный Божий день ты у меня на виду? А я думал женой тебя назвать после войны. Не трогал - берёг тебя. А ты вона как, с другим любовь крутишь?"
Огромные глаза Зойки уставились на командира, сначала с недоумением, потом уже с нескрываемой радостью: "Простите, Христа ради! Не кручу я ни с кем! Случайно это получилось... Тогда на сеновале, с тем солдатиком. Спужались мы с ним тогда очень. Думалось, что уже и смертушка наша тут пришла... Вот и схлестнулись... Руки сами как-то сплелись. От страха это и от волнения, что настал наш смертный час. Защиты мы друг у друга искали. Як, детишки малые."
Стыдливо замолчала. Сконфузилась. Потупилась, пряча глаза.
Вышла значительная пауза.
- Это с тем Колькой что-ли? Убитым. Что тебя спас тогда? - смущённо и глухо переспросил командир. И так посмотрел на Зойку, что её бросило в краску.
- Да! С Николаем. Царство ему небесное и светлая память, спасителю моему!
Командир посмотрел на Зойку пристально, будто хотел заглянуть ей в самую душу.
Вдруг лицо командира просветлело, морщинки на лбу разгладились и он смущённо произнёс: "Ну, будет тебе. Будет, убиваться-то! А Николаю тому светлая память. Но, его уже нет. Ты как? Пойдёшь замуж-то за меня?"
- А как же... я ж беременная", - Зойка дрожала мелкой дрожью. В больших Зойкиных глазах сначала было недоумение, потом оно перешло в плохо скрываемую радость и смущение.
На лбу командира заблистали мелкие капельки пота. Он ещё сильнее сжал её руки в своих. Лицо командира всё больше сияло той редкой добротой, что отличает истинно мягкосердечного человека.
Зойка хотела было возразить. Но, он уже не слушал её и строил планы на будущее:
-Полно, Зоя! Что там у вас было, то и быльём поросло! А коли ты согласна, так я тот час же и беру тебя в жёны! Всем скажем, что это мой ребёнок! Выращу его, как своего, не сумлевайся!
Зойка слышала, как он громко дышит, сжимая её руки в своих. Стояла бледная:
-Ну, коли Вы не просто балагурите, так я согласная.
Их расписали на следующий день, выдав справку, что они теперь муж и жена. Зойку тотчас же отправили в тыл рожать.
Муж её вернулся с войны, аж через четыре года, когда она уж и не надеялась. Весь в орденах и медалях, но больной и контуженный. Большую карьеру сделал. Вот и дом их большой за его заслуги. Сына она тогда назвала Колькой в память о том своём спасителе. Муж сына любил - они так никому и не сказали, что мальчик не родной мужу по крови. Больше детей у них не было, сказались раны войны.
В хрупкой девичьей душе самое первое слишком сильное чувство оставляет глубокий след на всю оставшуюся жизнь. Зоя Васильевна втайне часто вспоминала ту историю из далёкой юности, и это не давало ей покоя. Ведь, у неё всё сложилось в жизни. Отчего же так ноет и сжимается сердце по тому далёкому, несбывшемуся...? Никогда после она так и не смогла подойти так близко к тому неведомому, таинственному, что влечёт и манит в юности.
Внучке Катюшке она часто рассказывала о том, как встретились они с дедом - командиром на войне. Как полюбили друг друга в первый же день. И прожили в любви и согласии долгую жизнь. Что было чистой правдой.
Ну, а про Кольку того - её спасителя, потомкам знать не нужно. Ни к чему им знать такую правду. Не нужна "истинная правда" никому...
Вокруг действительно был райский уголок. Вдалеке, у самого горизонта виднелись причудливые очертания хвойного леса. Долина реки, расцвеченная яркими красками лета, утопала в цветах. Ближе к дому вся местность была усеяна красивыми берёзовыми перелесками, пересечённая ручейками.
Зоя Васильевна заулыбалась и, отложив книгу, стала наблюдать, как вприпрыжку от калитки к ней бежит её любимая внучка Катенька.
- Ну, что, прибежала Стрекоза? - с улыбкой спросила Катюшку.
- А и не Стрекоза никакая! Я сегодня Бабочка!
- Да ну?! - удивилась Зоя Васильевна,- ты же ещё вчера говорила, что ты Стрекоза?!
- Так я же меняюсь! Ты что, не знаешь, бабуля? Вчера Стрекоза. Сегодня - Бабочка. Со смехом, стреляя глазами, выпалила Катюшка и обе они засмеялись.
- Бабуль, расскажи, как ты с дедом познакомилась на войне? - с хитрецой спросила. Поднесла к глазам цветное стёклышко и, прыгая на одной ножке, развела руками в стороны - про во-о-от такую вашу с дедом любовь расскажи!!
- Так ты ж, слушала уже много-много раз! Катюшка, сколько ж можно пересказывать-то?
- А сколько нужно, столько и можно! - логично сказала, будто отрезала Катюшка.
А перед Зоей Васильевной - тогда ещё Зойкой - опять встали, будто живые, весь их женский взвод, их командир и фашисты...
Школу Зойка закончила аккурат в семнадцать с половиной лет, как раз в сорок первом году. Её тогда сразу же направили на курсы по вождению полуторок. А как восемнадцать исполнилось, так сразу же и на фронт попала.
- Пушечное мясо везут, - слышала за спиной, когда садились в вагон вместе с такими же молодыми необстрелянными девчонками, как она.
- Господи! Спаси и сохрани! Такие молоденькие, что птенчики, - вздыхая, плакали пожилые женщины на вокзале.
Какие ещё "птенчики?", при чём тут "мясо", - думалось, - мы уже взрослые, восемнадцать уже! Не хуже мужиков драться будем!
Сразу и на передовую. Там она вместе с другими такими же девчонками возила снаряды на своей полуторке. Из тыла на передовую, и назад - за новыми снарядами. Передовая была... толком и не поймёшь где. Отовсюду стреляли - то ли наши, то ли фашисты. Как начинается стрельба со всех сторон, так Зойке тогда хотелось убежать-спрятаться так, чтобы и не нашёл никто!
Зойка не разбиралась в военном деле - за каким лесом наши, за каким фашисты, не разбирала толком. Уж, больно быстро всё менялось в первый год войны. Скажут ей, что надо отвезти в тот лес снаряды - там передовая.
- Есть! - отчеканит чётко, по военному. И везёт ящики со снарядами, куда скажут. А случалось едет, а там уже фашисты. Разворачивалась и назад... Спали когда как - если повезёт, так даже и в палатках или в землянках. А если не успеют поставить палатки, то и на сырой земле, вповалку.
Всяко бывало.
Туалет - за любым кустом. Ночлег частенько там же. А про всякие там "женские дела" и совсем молчи - не знали девчата, что и делать, когда опять наступали эти самые "женские дни". Вокруг лес - стреляют везде. А кругом - одни мужики! А и как-то ухитрялись... Лишняя обуза на войне, эти самые "женские дни". Чего уж тут мудрить.
Боялись ли они? Тому, кто скажет, что не боялся ничуть - в морду бы дала! И рука бы не дрогнула.
Она видела, что происходило с молодыми необстрелянными ребятами, такими как сама. Видела их дикий страх в глазах и животный ужас, написанный на лицах. И диарею от страха сама испытала, когда живот от страха сводит и всё тело не слушается... От дикой боли в животе любой солдатик "складывается" пополам и валится наземь, как подкошенный. Всяко бывало.
Но, про то детям нынешним не расскажешь - не поймут. Может и не поверят, может, посмеются. Как знать? И трясущиеся руки у молодых мальчишек видела, будто у стариков. И попытки бежать от этого кошмара в разные стороны, тоже видела. Тогда тут же были грубые окрики командиров: "Стоять...! Куда побёг?! Наз-з-за-а-ад-д-д!! Застрелю сволочь!.. (непечатная речь)" Потом, когда атака отбита, командир подходил к молодым и, по отечески : "Ну, куды ж ты побёг-то?! Дурья твоя башка?
- Спужался я...
"Спужался", - передразнивал, смеясь, - ты что думаешь - я не боюсь смерти?! Ещё как боюсь! А ты себя-то перелопАть, понимаешь-нет? За волосы-то сам себя вытащи из страха своего! Ты свой страх-то куда-нето подальше засунь! И главное - кричи погромче!"
- А чё кричать-то? - смущаясь, пряча глаза и теребя нос, спрашивал новобранец Колька, которому, как и Зойке тоже только восемнадцать исполнилось. И не видел он никогда до сей поры ни оружия, ни бомбёжек. Тоже, как и её девчонки - спецкурсы и на войну!
- Как чё? - удивляется командир, пряча усмешку,- Ура-а-а-а-а-а!!! - и кричи,- За Родину! За Сталина!
- Ага. Буду кричать, - стараясь убрать дрожь в руках и сгибаясь вперёд от невыносимой боли в животе, обручем сдавившей тело, мотнул головой Колька и, согнувшись в три погибели, побежал в кусты.
- Да, беги ты уже - вон под тот куст. Да, куды ж ты побёг, дурья твоя башка?! Немцы в той стороне уже! В сторону беги, говорю!
Никто тогда не смеялся над солдатиком... все такие же были. Всем было страшно и жутко, и так хотелось домой! До жути хотелось! И материли всех фрицев вместе взятых и Гитлера - отдельным "макаром".
Небось, и икалось тогда этому самому Гитлеру!! Как есть икалось!Только стала Зойка замечать, что их командир - человек строгий с умными карими глазами, темноволосый коротко остриженный, уже с ранней сединой, как-то по особому на неё смотрит. Один раз даже цветов полевых нарвал и ей сунул, как -то так впопыхах. Засмущался, а тут и бомбёжка началась. Он тогда к ней кинулся - своим телом её прикрыл. И так Зойке стало хорошо и уютно как-то лежать. Усы только его щекотливые больно кололись. Она вдруг рассмеялась.
А самолёт немецкий отбомбил и улетел. Командир встал, и скосив глаза на неё, прикрикнул с краской на лице: "Ну, чё смеёшься-то?! Ведь, чуть не прибили тут нас с тобой!"
- Да усы у тебя смешные больно... колются, - сказала, стреляя глазами.
И засмеялись оба. Страх враз отпустил обоих.
В тот злополучный день Зойка ехала со снарядами и вдруг на дороге колесо спустило.
- Тьфу! Вот незадача-то! Что делать? - думала, чуть не плача. Да, куда уж там - ревмя ревела! Слёзы-сопли вместе взятые рукавом растирала. А кругом война. И стреляют со всех сторон. И вроде фронт уже опять куда-то отодвинулся. Полуторку её со снарядами немец разбомбил подчистую. Благо, она успела из машины выпрыгнуть, когда обстрел начался. Опять бомбёжка...
Упала вдруг, как подкошенная - оказалось потом, что сознание потеряла. Очнулась и такая её вдруг от страха "чесотка" одолела - стала руки расчёсывать в кровь. И глаза её огромные от дикого страха вдруг стали ещё больше. Потом, сжала кулачки - куда идти, холера её знает?! Где сейчас тот фронт? Сколько пролежала без сознания? Час-два? Или полдня - не ведала. А только прислушалась, а выстрелы уже совсем в другой стороне будто бы. Побрела наугад. Где на брюхе ползком, разрывая форму и теряя пуговицы. Где пригибаясь шла - как их учили на курсах.
Дошла-доползла до деревушки какой-то. В деревню не пошла - боязно. Вдруг на фрицев нарвёшься! А она -то в форме - дырявая гимнастёрка и юбка. Фрицы сразу застрелят, а то ещё хуже - в плен заберут. Как над пленными фрицы издеваются - они уже наслышаны были. Особо, над девушками.
А у Зойки ещё и мужиков-то не было никогда. Девушка блюла себя строго, как и наказывали родители.
Доползла Зойка тогда до сеновала какого-то. Забралась внутрь, куда-то наверх полезла, чтобы не видно её было. Того не учла, что снизу вверх кто глянет, так как раз её и видать будет.
Улеглась в темноте, сеном прикрылась и заснула. Ночь на дворе уже была. Проснулась от горячего мужского дыхания. Кто-то то ли стонал, то ли храпел, то ли просто сопел рядом совсем.
Зойка притаилась, притихла. Боялась пошевелиться от страха.
Наш? Или фашист припёрся сюда? Чего надо ему тут на сеновале? - разные мысли лезли тогда в голову Зойки, разгорячённую войной и страхом.
Опять задремала, почти рядом с тем, кто сопел или стонал неподалёку. Правда, не выдала себя, замерла.
Наутро, солнце встало и... оба они сразу же увидели друг друга! Крыша сарая была худая от взрывов. Да и крыши-то как таковой не было - под небом лежали и почти рядом. Это был тот самый новобранец Колька, восемнадцати лет отроду, как и она сама.
- Ты чё, бесстыдник струсил, сбежал всё же?! - язвительным шёпотом зашипела Зойка. Глаза сужены, кулачки сжаты. Так бы и треснула ему промеж глаз, трусу подлому!
- Да ты чё?! Бомбёжка началась со всех сторон, командир приказал отступать... У нас же снаряды кончились из-за тебя - ты ж не подвезла! Чем воевать-то?! Спряталась тут в сарайчике визгопрЯха, а мы там бацали немцев голыми кулаками!
Разбомбили нас.
- Да у меня колесо спустило. Потом бомбёжка началась и я сознание потеряла. Не помню ничего. Потом передовая куда-то делась - не знаю, куда идти. Вот, доползла сюда,- попыталась неуклюже оправдаться. Обиделась за "визгопряху" - непоседливую девку.
- Командира убили вроде...
При этих словах сердце Зойки сжалось и стало жарко-жарко. Губы предательски задрожали. Тихие слёзы потекли по Зойкиным щекам, тут же засыхая.
- А может, и не убили вовсе, кто его знает, - продолжал парень, внимательно разглядывая Зойку. Её пышные волосы, разметавшиеся на сене, её пышную грудь, видневшуюся из под расстёгнутой гимнастёрки. Когда она ползла до деревни, видно, все пуговицы растеряла. И сейчас ворот открывал все её женские прелести, не ведавшие ещё мужских ласк. Юбка её задралась и видны были стройные, немного полноватые ноги и толстый зад. Новобранец отвернулся, засмущавшись.
- Расчёска у тебя есть? - наивно спросила Зойка, приглаживая непослушные волосы и не обращая внимания на свою задравшуюся юбку и сбившуюся гимнастёрку.
- Ты чё? Какая сейчас расчёска на войне? - хмуро то ли улыбнулся, то ли оскалился.
И тут вдруг они оба услышали смех на деревенской улочке - в дыру увидели, как фашисты шли по улице не таясь, ружья за спиной. Гоготали над чем-то...
Страх обуял их обоих. Оба враз поняли, что настал их смертный час. Бежать некуда. В щели сарая увидели, что со всех сторон немчура ходит... Они в западне. Зойка будто окаменела. Она продолжала лежать в полузабытьи, жалея себя.
Что случилось потом с ними обоими - Зойка не может объяснить себе и по сей день. Колька вдруг, не отрывая взгляда от её пышной груди и крутых бёдер, потянулся к ней. Ища у неё то ли защиты, то ли помощи... Навалился с такой страстью хмельной, неведомой...! Неумело целуя её и покусывая её юное тело зубами. Не устоял против властных инстинктов своей мужской природы. Жажда жизни, неизведанной любви, неумелого секса захлестнула...
У Зойки закружилась голова и она... обняла его прижимая к себе, до боли стискивая его голову и плечи обеими руками. Жадно неумело целуя и одновременно плача пред близкой смертью. В мозгу стучали молоточки, а она истово всё целовала его, тыкаясь мокрыми от слёз губами в его солёные жёсткие губы, прямой нос и глаза его полузакрытые с короткими ресницами.
- Слышь, первый раз я. Слышь, девонька...
- И я тоже... в первый раз, - чуть не плача эхом повторила за ним Зойка. Пронзительное чувство стыда, сожаления и... неодолимого желания любви и близости, поднялось в ней на несколько секунд.
Оба поняли, что жить им остались считанные минуты - фрицы стреляли по всей деревне.
Боль пронзила сладкой мукой... Зойка застонала.
И тут открылась дверь сарая: "ООООО! Гуд, гуд!"
- Гы-гы-гы-гы...", - загоготали фрицы, увидев полуголую парочку на сеновале и тыча в них пальцами.
- Пых-пых-пых...- притворно, будто бы стреляя, опять загоготали фрицы. Потом что-то ещё по своему выкрикивали с пеной у рта.
Зойка уже поняла какая участь ждёт её сейчас.
Один из фрицев уже и за брюки взялся, в предвкушении лёгкой добычи и звериного удовольствия. Просила безоружного Кольку: "Застрели меня лучше! Нечем стрелять - голову сверни мне. Не хочу им доставаться!" Колька хмуро глядел на фрицев, сжимая Зойкины плечи в своих руках.
У него задрожали губы, но он тут же справился. Вдруг сразу став взрослым мужиком, прижимая наивную девушку к себе.
А фрицы распалялись ещё больше. К этим двум вдруг подошли ещё и ещё, и также глядели на парочку, насмехаясь и жестикулируя. Размахивали руками - вверх и вниз, будто, рубили им головы!
- Стреляйте, гады, фашисты! Неча насмехаться! - вдруг выкрикнул её товарищ по несчастью, встав во весь рост и загораживая Зойку от немцев. Лицо его было невозмутимо.
Тра-та-та-та - затарахтел пулемёт, как косой скосил. Колька упал спиной на Зойку как подкошенный.
Тра-та-та-та - опять затарахтел пулемёт уже с другого конца и гогочущие фрицы вдруг смолкли.
Зойка долго лежала, боясь пошевелиться. Сердце девушки словно застыло и оцепенело. Новобранец так и лежал на ней спиной. А она потихоньку зарывалась всё глубже и глубже в сено... Вдруг услышала такое родное: " Эй! Есть кто живой?"
- Да нет тут никого. Одни фрицы дохлые, что этого зелёного парнишку застрелили.
- Я... Я тут жи-в-а-я-я-я.., - выдохнула заикаясь. Выползла из под убитого парня. Погладила его по щеке и... поцеловала.
- Ой, девонька, ты что это вся в крови-то? Измазалась об убитого, видно. Или тоже ранена? Вон и по ногам кровь течёт. Давай мы тебя в медсанбат доставим.
- Ничего. Дойду я сама, - скривилась Зойка. Не хотела объяснять - что именно тут произошло.
- А ну, смотри, как знаешь. Сама, так сама. Немцы вчера нас отсюда выбили. А сегодня - мы их опять накрыли медным тазом! - загоготали так знакомо и по доброму.
- Наши! - у Зойки такая истома разлилась по телу, такая благодать пошла. И так вдруг захотелось есть! Вола бы съела!
Она огородами пробралась на речку, которую заметила ещё вчера днём, когда ползла к деревне. Быстро скинула одежду, и счастливая то ли виноватая, то ли полужалобная улыбка появилась на её губах.
- Баба я теперича. Господи! Как жить-то хорошо! Как солдатика жаль! Закрыл он меня своим телом... Похоронить бы его надобно, по-людски.
И, смыв грехи раннего утра со своего тела, вдруг, залюбовалась своей грудью, полными бёдрами, мокрыми волосами. Впервые вдруг осознав себя Женщиной.
- Тьфу! Грех-то какой! Сижу тут в речке собой любуюсь, дура набитая. А Колька там мёртвый. Спаситель мой.
Наспех вытерлась мокрым бельём. Натянула на себя, как есть - всё мокрое. Зато, кровь замыла. Всхлипнула ещё раз о Кольке убиенном. Побежала в деревню, уже не прячась.
И вдруг встретила по дороге командира. Так обрадовалась!
- Петрова! - вдруг строго прикрикнул, - ты где это была?! В кустах пряталась, пока мы без патронов остались?!
Зойка опешила, испугавшись его громкого хмурого голоса. Сжалась вся. Скукожилась. Задрожав, как осиный лист.
- Да, знаю. Знаю уже, что ты машину потеряла. Благо, что жива осталась, - вскричал он, почему-то краснея. И вдруг приобнял её.
- И что этот новобранец Колька спас тебя - тоже знаю. Солдаты рассказали. Собой прикрыл. Честь ему и хвала! Всё же, настоящим мужиком оказался! - продолжал он первоначальным тоном. Командир энергично взмахнул рукой, как отрезал и повёл плечами.
Зойка опустила голову и стала говорить медленно и с натяжкой: "Простите меня за Христа ради! Виноватая я... Вышло так."
Но, уже бежали кругом люди, что-то крича, увлекая их обоих за собой....
Зойка не смогла договорить тогда, а потом уже и времени не было.
Через месяц, когда "женские дни" так и не пришли, Зойка "списала" это на войну. Но, когда её вдруг стало часто тошнить и "женские дни" не пришли во второй раз, и в третий - истина вдруг встала перед ней в её ужасающей беспощадности. Беременна! И от кого - от незнакомого мужика Кольки! Вмиг вспомнился "их с Колькой" сеновал и короткая бурная связь перед его смертью...
В отряде, уж, давно догадываться стали - беременность не скроешь, как ни старайся.
Командир вызвал её к себе. Опустил голову и стал говорить медленно и с некоторым волнением: "Я понимаю Зоя, что не вправе вмешиваться в твою личную жизнь. Да и старше я тебя намного - сорок мне уже. Но, скажи мне не таясь, как это ты забеременеть-то умудрилась, когда кажный Божий день ты у меня на виду? А я думал женой тебя назвать после войны. Не трогал - берёг тебя. А ты вона как, с другим любовь крутишь?"
Огромные глаза Зойки уставились на командира, сначала с недоумением, потом уже с нескрываемой радостью: "Простите, Христа ради! Не кручу я ни с кем! Случайно это получилось... Тогда на сеновале, с тем солдатиком. Спужались мы с ним тогда очень. Думалось, что уже и смертушка наша тут пришла... Вот и схлестнулись... Руки сами как-то сплелись. От страха это и от волнения, что настал наш смертный час. Защиты мы друг у друга искали. Як, детишки малые."
Стыдливо замолчала. Сконфузилась. Потупилась, пряча глаза.
Вышла значительная пауза.
- Это с тем Колькой что-ли? Убитым. Что тебя спас тогда? - смущённо и глухо переспросил командир. И так посмотрел на Зойку, что её бросило в краску.
- Да! С Николаем. Царство ему небесное и светлая память, спасителю моему!
Командир посмотрел на Зойку пристально, будто хотел заглянуть ей в самую душу.
Вдруг лицо командира просветлело, морщинки на лбу разгладились и он смущённо произнёс: "Ну, будет тебе. Будет, убиваться-то! А Николаю тому светлая память. Но, его уже нет. Ты как? Пойдёшь замуж-то за меня?"
- А как же... я ж беременная", - Зойка дрожала мелкой дрожью. В больших Зойкиных глазах сначала было недоумение, потом оно перешло в плохо скрываемую радость и смущение.
На лбу командира заблистали мелкие капельки пота. Он ещё сильнее сжал её руки в своих. Лицо командира всё больше сияло той редкой добротой, что отличает истинно мягкосердечного человека.
Зойка хотела было возразить. Но, он уже не слушал её и строил планы на будущее:
-Полно, Зоя! Что там у вас было, то и быльём поросло! А коли ты согласна, так я тот час же и беру тебя в жёны! Всем скажем, что это мой ребёнок! Выращу его, как своего, не сумлевайся!
Зойка слышала, как он громко дышит, сжимая её руки в своих. Стояла бледная:
-Ну, коли Вы не просто балагурите, так я согласная.
Их расписали на следующий день, выдав справку, что они теперь муж и жена. Зойку тотчас же отправили в тыл рожать.
Муж её вернулся с войны, аж через четыре года, когда она уж и не надеялась. Весь в орденах и медалях, но больной и контуженный. Большую карьеру сделал. Вот и дом их большой за его заслуги. Сына она тогда назвала Колькой в память о том своём спасителе. Муж сына любил - они так никому и не сказали, что мальчик не родной мужу по крови. Больше детей у них не было, сказались раны войны.
В хрупкой девичьей душе самое первое слишком сильное чувство оставляет глубокий след на всю оставшуюся жизнь. Зоя Васильевна втайне часто вспоминала ту историю из далёкой юности, и это не давало ей покоя. Ведь, у неё всё сложилось в жизни. Отчего же так ноет и сжимается сердце по тому далёкому, несбывшемуся...? Никогда после она так и не смогла подойти так близко к тому неведомому, таинственному, что влечёт и манит в юности.
Внучке Катюшке она часто рассказывала о том, как встретились они с дедом - командиром на войне. Как полюбили друг друга в первый же день. И прожили в любви и согласии долгую жизнь. Что было чистой правдой.
Ну, а про Кольку того - её спасителя, потомкам знать не нужно. Ни к чему им знать такую правду. Не нужна "истинная правда" никому...
Свежие комментарии